9 мая — это не только салюты, гулянья и застолья. Это — для меня так точно — в первую очередь память. Поэтому позвольте мне вспомнить что-то по-настоящему важное. Я прошу каждого из вас дочитать до конца, не очень придираясь к литературной части — не писатель я. И мне важно не рассказ написать, а память сохранить. И передать по возможности.
Мой дед, Илькевич Николай Лукич, умер давно — ровно 40 лет назад. Я ещё только в школу собирался. Поэтому и помню его слабо. Вернее, почти не помню совсем — просто мозг законсервировал какие-то картинки, подменив собой настоящие воспоминания. «Я помню, что я это как бы помню». Что ж — тем дороже то, что осталось хотя бы в таком виде.
…Вот дед входит в двери хаты в тулупе с пакетом свежей рыбы, взятой среди зимы неизвестно где. Вот я еду с ним на возу тёплым летним днём. Вот он, уже больной, выходит из дому и помогает нам лошадью вытащить наш «Москвич», наглухо севший в осенней грязи. И вот он лежит на разложенном диване. Ещё совсем не старый, но уже почти побеждённый болезнью.
И опять зима — только теперь не рыба в стылом дедовском пакете, а похороны на заснеженном кладбище. В тот день, отчётливо помню, я первый раз обратил внимание не непокрытые головы и не понял, почему мои старшие братья вдруг сняли шапки в такой мороз.
Пожалуй, всё. Но есть кое-что ещё. Это память моей мамы и в особенности — моей бабушки, Мариии Демьяновны Илькевич, которая прожила в ясном сознании при великолепной памяти более 90 лет. Из них три с лишним десятилетия — вдовой и хранительницей нашей семейной памяти.
Благодаря в первую очередь ей я знаю и помню то, что не хочу забывать — правду о войне, жизни и смерти. Это страшная правда, от неё проще убежать и спрятаться за внешним условным благополучием — это, наверное, поможет: аккурат до следующей войны. Но я не хочу, не могу и никогда не стану отказываться от этой правды в угоду спокойного сна.
Пафосно? Может быть, но я так не считаю. После прочтения уж сами решайте, пафос это или нет.
Хорошо, но недолго
На момент начала войны деду было 25 лет. По меркам тех времен уже давно взрослый и самостоятельный мужчина, хозяин. Николай был благополучно женат по любви, в семье подрастало двое маленьких детей. В его деревне Березянка Пуховичского района Минской области почти все дворы носили фамилии либо Илькевичей, либо Майко — это была родня деда по линии его мамы.
Стремительное наступление фашистской армии летом 1941 года привело к оккупации Беларуси в ошеломляющие сроки. Мало кто из живших на этих землях смог хоть куда-то уехать — да и куда уедешь, кругом война, фашисты и суки-полицаи. Даже призвать в армии никого не успели — в том числе и деда. Вместо этого его спустя какое-то время как отличную рабочую силу сгрузили в вагон и отправили в Германию.
Выход к своим. Но сам — свой ли?
Не знаю подробностей, но по дороге деду удалось бежать — чуть ли не в одном исподнем белье. И в глухих белорусских лесах его задержали наши партизаны — тогда уже в Беларуси активно действовали партизанские отряды и бригады. И всё бы ничего, но на обувке Николая обнаружили длинный кусок проволоки. Он его где-то нашёл после побега и таким образом подлатал то ли башмак, то ли сапог, то ли лапоть.
Наши решили, что дед — не бежавший с немецкого поезда мирный белорус, а немецкий связной. Который, по их суровому мнению, шёл чинить обрыв кабеля. Без лишних разбирательств хотели шлёпнуть, но в последний момент почему-то передумали, поверили:
— Ладно, иди. Да живее давай.
Но тут уже дед отказался верить партизанам:
— Я пойду, а вы меня в спину расстреляете? Так стреляйте!
— Иди, тебе говорят, пока мы не передумали…
Шаг. Второй. Третий. Вечные, бесконечные мгновения в ожидании хлёсткого выстрела или короткой очереди, за которыми — пустота.
Нет выстрела. Быстрее. Ещё быстрее. Не оборачиваясь. Жив. И дальше много часов почти бегом — грязь так грязь, болото так болото.
Много лет спустя дед очень скупо рассказал: выяснилось, что после побега он прошёл пешком порядка 80 километров. Рассказ этот был за вечерним деревенским столом, где все ужинали и, конечно, выпивали. Мой отец — младший зять — полушутя сказал:
— Что-то ты придумываешь, Лукич. Не может человек за такое время 80 километров пройти.
Ответ деда заставил папу перестать сомневаться в его словах и неловко замолчать:
— Я посмотрел бы, как ты бежал, если б тебе в прямо в спину смерть смотрела.
В итоге дед смог прийти в родные края. Конечно, пути домой ему не было. Дорога была одна — в лес.
В партизанах
Так Николай Илькевич стал членом партизанского отряда «Победа», который действовал на территории Пуховичского и Осиповичского районов Минщины. Отряд входил в состав прославленной бригады «Пламя». Её организатором и начальником был будущий Герой Советского Союза Евгений Филипских, родом из города Мариуполя Донецкой области. Кадровый военный, офицер, во время боёв за Лиду попал в окружение. Смог прорваться и затем перейти к партизанским действиям, в которых ему очень помог опыт профессионального солдата.
О партизанской жизни деда коротко и просто рассказано на оборотной стороне его учётного партизанского листка, найденного мной в архивах буквально несколько лет назад. «Участвовал в боевых операциях. Выполнял хозработы. К работе относился честно и порядочно. Дисциплинарных взысканий не имел».
И самое главное — остался живым. Но жизнь эта уже не могла быть той, что раньше — даже после того, как фашисты были не только выгнаны из Белоруссии, но и полностью раздавлены вплоть до Берлина.
Потому что в этом же учётном листке есть и другая запись. «Семейное положение — «вдов.». И даже эта строчка — лишь часть кошмара и ада в жизни обычного белорусского мужика, Николая Лукича Илькевича.
Страшные новости
Партизаны, как могли, боролись с немецкой оккупацией на белорусской земле. Все верили в победу. В один из дней в самом начале сентября 1943 года командир отряда вызвал деда к себе. Тот пришёл.
— Садись, Николай. Закуривай.
Редкое и непонятное событие — командир начинает разговор с предложения покурить его табак.
— Плохие новости у меня для тебя, Коля. Горела твоя Березянка. Я подробностей не знаю — но знаю, что выжившие точно есть. Может, обошлось, и твои тоже живы. Бери коня лучшего из тех, что сейчас есть, и я тебя отпускаю посмотреть, что и как.
Понимая, что на чудо надежд мало и всё же надеясь, партизан вскочил на коня и поскакал к себе домой. Но дома уже не было. Ни одного дома — не было. Было то, что сейчас называют абсолютно понятно — «хатынь». Огромный сарай, куда так же, как в Хатыни и сотне других деревень, согнали людей. И сожгли, якобы за связь с партизанами.
Одна из чудом уцелевших жительниц, Зося Васильевна Щерба, уже после войны рассказывала следователям, что некоторым людям удалось спастись благодаря небольшому окошку и тому, что немцы по какой-то причине не стали долго ждать и расстреливать спасающихся, как делали это обычно. Поэтому из почти 60 человек в сарае 17 жизней (это очень много) смогли спастись.
Однако среди них не было ни мамы, ни жены, ни детей Николая. Ему потом рассказали, что в момент, когда люди, задыхаясь и уже почти горя заживо, стали выбираться (в основном дети, окно было совсем маленьким — их через это окошечко попросту выбрасывали), мама Николая, крепко обнимавшая кого-то из маленьких, уже буквально окаменела от ужаса смерти. Она не смогла сделать ни шага. И не разжала рук. Никто из близкой родни не выжил. Детки тоже остались там навсегда.
Помните, я говорил, что почти вся деревня состояла из Илькевичей и Майко? Вот тому подтверждение:
Всё, что смог опознать мой дед на пепелище — нерасплавленные пуговицы от кофточки, которую очень любила его мама. И пепел, находившийся рядом. Вот этот мой дед и похоронил. Горстка пепла — всё, что осталось у него на этом этапе жизни. Ему не было даже 30 лет.
Деревня Березянка никогда не была восстановлена — она была стёрта с карты навечно. Не стёрта память десятков и сотен сестёр Хатыни — сожжённых и не вернувшихся к жизни белорусских деревень. Приезжайте в мемориал «Хатынь», и в одной из экспозиций на мемориальных деревьях вместо листьев вы увидите название каждой из них. В том числе и Березянки.
А что мой дед? Я не знаю, как он нашёл в себе силы. Реально — не знаю. Но он смог прожить ещё достаточно долгую, полноценную жизнь. Женился на моей бабушке, вырастил трёх дочек, увидел всех своих внуков. Восстанавливал колхоз после войны — адская, неблагодарная работа. Затем был председателем колхоза, даже выдвигался в депутаты Верховного совета республики. Всю жизнь свято верил в идеи коммунизма — что поделать. И всю жизнь помнил войну и то, что она сделала с этой навсегда покалеченной жизнью.
Сегодня его потомки живут в разных точках Беларуси, России и мира. Нас действительно много. И вот какая штука — получается, если бы не война, то не было бы ни мамы, ни меня, ни родной сестры и двоюродных братьев и так далее? Так что теперь — спасибо, может, надо кому-то сказать?
Я не могу говорить за всех родных, скажу только за себя. Лучше бы я сто, тысячу раз не родился вместо того, чтобы мой дед один раз прошёл то, что он прошёл.
В семье есть ещё несколько историй, связанных с войной, дедом и бабушкой, первыми послевоенными годами. Но не хочется писать роман — во всяком случае, пока. Я очень признателен каждому, кто прочитали этот текст целиком. И надеюсь, что он хоть как-то отозвался в ваших душах. Спасибо.
Надеюсь, что публикация сможет попасть в вечный архив проекта «Архивы памяти 1941-1945», который и побудил меня к написанию этого материала.
==
Анонсы всех больших статей, новости, фото и много другой информации про Беларусь — в нашем Telegram-канале.
